Л.Каганов - НЕЖИЛЕЦ

      - Сестра, адреналин.
      В вену воткнулась новая игла.
      - Мы теряем его! Электрошок.
      Впереди, насколько хватало внутренних глаз, простирался синеватый коридор, местами пошарпанный, загибающийся кольцами и похожий на внутренность космического дождевого червя или какую-то кишку. Внезапно коридор потряс разряд молнии. Это меня абсолютно не волновало.
      - Еще электрошок!
      Коридор снова вспыхнул, но не остановился - его кольчатые стенки летели навстречу - издалека стремительные, разборчивые, но сливающиеся в движущиеся пятна, пролетая мимо. Прямо как тоннель в метро. Вспышки молний следовали одна за другой, и наконец затихли. Впереди тоннеля появилось светящееся пятно, оно росло, приближалось, я нырнул в него и открыл глаза.
      Меня слепило взглядом многоглазое чудовище-светильник, сам я лежал на столе, а рядом стояло двое врачей в белых халатах и зеленых повязках, а также несколько медсестер. Вид у всех был печальный.
      Я сел, и тут же удивился - тело мое раздвоилось. Что-то осталось лежать на столе, и это очевидно тоже было мое тело, но я существовал в точно таком же другом теле, и вот именно оно, чуть более гибкое, сейчас сидело на столе. Кстати оно почему-то было в одежде - джинсы, рубашка и ветровка. Нижние половины обоих тел пока сливались.
      - Извини, брат, я сделал все что мог. - развел руками врач и снял ненужную теперь повязку.
      - Встань и отойди пока в сторонку. - хмуро сказал второй.
      Я встал и отошел. В теле была какая-то необычная гибкость. И многое было непонятно.
      - Вы хотите сказать, что я умер? - спросил я.
      Медсестры, заворачивающие в простыню тело, лежащее на столе, как по команде вздохнули.
      - Извини парень. - еще раз повторил врач.
      - Как тебя угораздило-то? - произнес второй.
      - Я так толком и не понял. Последнее что я помню - это что я ехал... ехал на машине... с шофером. Да, с шофером в кабине - я сопровождал груз - там два компьютера и принтер. Ну и вечер... И потом фары, он стал вертеть руль, и дальше я не помню. Всякие синие коридоры, как я понимаю, к делу не относятся?
      - Не относятся, это стандартные комические галлюцинации.
      - Космические?
      - Комические. От слова "кома". В общем галлюцинации.
      - Я так и понял. А как шофер?
      - Он-то как раз жив остался, весь удар пришелся на тебя - мы тебя пытались по кускам собрать.
      - Ну я вроде цел...
      - Ну теперь-то понятно цел. А то, что в простыне завернуто... Да, не повезло тебе, парень.
      - Компьютеры хоть целы? - я представил себе лицо начальника, старого доброго Михалыча, когда тот узнает обо всем...
      - Это я не знаю. - сухо сказал врач, - Меня-то там не было. Ладно, извини, нам пора - уже утро, мы десять часов с тобой возились.
      - А что мне теперь делать?
      - Ну ты посиди пока в коридоре, сейчас придет агент из похоронного бюро все оформлять, он тебе расскажет как и что. Мы уже сообщили. Сообщили, Светлан?
      - Угу. - кивнула одна из медсестер, стараясь на меня не глядеть.
      Я вышел в коридор и сел на коричневую больничную банкетку. Мимо две медсестры провезли каталку с мои телом и скрылись. Вошла какая-то пожилая женщина в тренировочном костюме и с клюкой, села рядом.
      - Вы на рентген? - спросила она.
      - Да нет, я только что умер.
      Женщина внимательно меня оглядела и смутилась.
      - Простите, я плохо вижу.
      - Да нет, ничего, ничего.
      Женщина замолчала. Было видно, что ей так и не терпится засыпать меня вопросами. Наконец она не сдержалась:
      - А, скажите, молодой человек, как ваши родители?
      - Что родители?
      - Как они отнеслись?
      - Они еще не знают, судя по всему. Меня только ночью привезли. Мать конечно жалко. Отец у меня более крепкий, а мать жалко.
      - А, извините меня за вопрос, но...
      - Авария. Автокатастрофа. Да вы не стесняйтесь, спрашивайте, мне все равно пока делать нечего - жду похоронного агента.
      Тут как раз в коридор вышла медсестра - какая-то другая, толстая:
      - Эй, молодой человек, нежилец! Что вы тут сидите? Пойдемте в похоронную.
      Я кивнул пожилой женщине и пошел по коридорам за медсестрой. Определенно, во всем теле была какая-то прозрачность. Наконец мы спустились в какой-то полуподвальный коридор и пришли к строгой темной двери с надписью "похоронная". Золотые буквы местами поистерлись, но в общем дверь производила впечатление торжественности. Мы вошли. За столом сидел пожилой человек в очках и что-то писал.
      - Садитесь. - кивнул он мне.
      Медсестра вышла. Я сел на стул и огляделся - это был самый обычный кабинет: стол, шкаф с карточками. Если не считать плаката: "Нежилец, ты уйдешь, но память останется".
      - Имя, фамилия? - вопросил человек.
      - Галкин Аркадий Себастьянович. 21 год. Холост.
      - Не торопитесь. Так, 21. Когда с вами случилось это?
      - В смысле - скопытился?
      - Молодой человек, не паясничайте пожалуйста. У меня работа, у вас конец жизни, давайте относиться без этих глупостей.
      - Десять минут назад.
      - А... - человек склонил голову и одобрительно изогнул бровь, что-то помечая. - Так, вам известны ритуалы?
      - Ну конечно, в общих чертах... А так - не совсем. То есть я как-то не готов был... не знал что так будет. В общем совсем не известны.
      - Вы что, не прочли информацию на нашем стенде в коридоре?
      - Нет, а надо было?
      - А как вы думаете? Это для кого все писалось?
      - Я никак не думаю. Мне сказали идти сюда к вам - я и пошел.
      - А если бы вам сказали в окно прыгать, вы бы прыгнули?
      - А это мне сейчас уже без разницы, могу и прыгнуть. И кстати воспитывать меня тоже поздно.
      Человек посмотрел на меня исподлобья, но видно вспомнил свои обязанности и промолчал, а затем начал методично постукивать авторучкой по бумаге:
      - Тело ваше будет выдано родственникам послезавтра в одиннадцать - ну это я еще им позвоню. А документы в понедельник. Кстати, ваш бывший домашний?
      - Девятьсот пятьдесят один, девять-три, пять-шесть. А можно в один день и тело и документы?
      - Хорошо, тогда тело тоже в понедельник - пишу, тоже в одиннадцать. Передайте чтоб не опаздывали. Значит до этого у вас есть время попрощаться с родственниками, друзьями, сослуживцами. Там в коридоре на стенде вы все это прочтете. Обязательно зайдите в церковь.
      - Вы знаете, я был неверующий.
      - Я тоже раньше был неверующий, - назидательно произнес человек, - но никогда не поздно.
      - Думаю мне-то как раз поздно. А можно сходить в институт?
      - Ну зайдите, попрощайтесь.
      - А на лекции посидеть?
      - Ну зачем это вам теперь? Только отвлекать всех будете. Впрочем как знаете - это ваше личное дело.
      - Хорошо, а потом?
      - Потом будет захоронение тела, ну и вслед за этим вы уже можете отправляться в иной мир.
      - А когда меня отправят в иной мир?
      - Молодой человек, что вы как маленький? Я вам что, господь Бог что ли? Вы отправитесь туда сами, когда сочтете нужным. Сочтете - и тут же отправитесь, как все.
      - А сколько можно еще здесь задержаться?
      Человек поморщился.
      - Ну вы не тяните с этим, не тяните.
      - А все-таки?
      - Там все написано на стенде. Вы читать умеете?
      - А вы говорить умеете? Вам трудно сказать?
      - Ну дня три, неделю максимум...
      - А почему?
      - Потому что так принято, молодой человек. Или вы хотите тут блуждать до скончания века?
      - Да что вы на меня кричите-то? - изумился я.
      - Простите. - осекся человек, но впрочем и не смутился. - Вы знаете, поработаете с мое - каждый день у меня прием с восьми до восьми, двадцать четыре года подряд! А зарплата знаете какая у похоронщиков? Два минимальных оклада!
      - Два оклада?
      - Минимальных! - человек снова повысил голос.
      - Извините, я не догадался захватить для вас денег. - произнес я, надо было наконец поставить его на место.
      - А вы, молодой человек, знаете что? Вы не хамите! Я в ваши годы был почтительнее к старшим и к порядкам!
      - Жаль что с вами в ваши годы не случилось того же, что со мной. - ответил я.
      Человечек помолчал и поморгал на меня злобными глазенками из-под очков.
      - Все, выметайтесь отсюда. Хам! В понедельник к десяти за документами пришлите кого-нибудь из родственников.
      Я гордо встал, повернулся и вышел. В коридоре действительно висел стенд: "Памятка поведения нежильца". Я быстро проскользил ее глазами: "приказом директора морга от 1 мая... нежилец обязан... нежилец обязан... в случае самовольного... для получения документов... уведомление родственников... скорбим." Да, как же мне действительно не повезло. Интересно, сколько сейчас времени? Часов у меня не было.
      Я пошел обратно по коридору, поднялся по лестнице на один этаж и оказался в вестибюле. У конторки сидели два охранника в камуфляжах. Один преградил мне дорогу.
      - Вы куда направляетесь? А, простите пожалуйста...
      Я прошел мимо него и направился к большому зеркалу. Не без содрогания заглянул в него.
      На меня смотрело мое лицо, только очень бледное, словно восковое. Майка и джинсы с виду походили на настоящие, но на самом деле составляли одно целое с телом. В принципе издалека я выглядел как живой. А ближе... Я никогда не общался с покойниками близко, наверно они все такие. Я машинально ощупал себя - странная субстанция, как резиновый мяч. И нечувствительная. Ладно, что уж теперь поделать. На меня постепенно накатывало осознание происходящего - я ведь больше никогда не увижу этот мир! Это зеркало, этих охранников... Если конечно не приеду в понедельник еще раз. А смысл?
      Я вышел на улицу и огляделся. Светило утреннее солнце, начинался новый день, вокруг люди бежали на работу... Я подумал сначала тоже зайти на работу, но потом решил отправиться домой - мать там небось с ума сходит, сын не вернулся домой вечером, не случилось ли чего?
      - Как пройти к метро? - спросил я у какой-то прохожей женщины.
      Та хмуро покосилась на меня и поставила свои сумки на асфальт:
      - Вот налево и за угол, там увидите или спросите. - она еще раз покосилась, но ничего не сказала.
      Подойдя к метро, я подумал, что у меня нет карточки, но потом вспомнил, что нежильцов конечно должны пускать бесплатно.

* * *

      Прежде чем нажать кнопку звонка, я помедлил - пока не очень представлял как и какими словами рассказать матери о случившемся. Но когда я позвонил, мать открыла дверь сразу, будто ждала. Она была буквально убита горем, сразу бросилась мне на шею и зарыдала. Видно ей уже все сообщили.
      - Мам, ну успокойся, давай хоть в дом зайдем.
      На шум высунулась любопытная соседка.
      - У вас что-то случилось?
      - Ничего не случилось, Марья Тихоновна. - ответил я.
      - Что, кто-то умер?
      Я затащил мать в дом и захлопнул дверь.
      - Аркашенька! - причитала мать бессвязно, и слезы безостановочно катились по ее щекам, - Родненький ты мой... Аркашенька... Что же это теперь... Как это... Аркашенька... Я не выживу... Аркашенька...
      Я сходил на кухню, налил стакан воды и накапал туда валерьянки. Пожалуй даже чересчур - в комнате сразу пронзительно запахло. Мать судорожно выпила, щелкая зубами по кромке стакана. И зарыдала снова.
      - Мам, ну мам, ну теперь уже ничего не поделаешь. - успокаивал я ее, но от этого она заходилась в плаче все сильнее. - А отец уже знает?
      - Зн... зн... а-а-а-Аркашенька!
      Я понял, что чем дальше я ее успокаиваю, тем хуже ей становится.
      - Мам, знаешь, мне надо сходить в институт, попрощаться с друзьями. И на работу зайти к Михалычу - узнать что стало с теми компьютерами.
      - Аркашенька...
      - Я приду вечером. Давай я сейчас книжки соберу библиотечные, все равно сдать надо, не тебе же их таскать.
      - Аркашенька...
      - Мам, подожди секунду, помолчи, я должен сообразить - что-то еще надо взять? Книжки сдать... Может документы в институте забрать? Нет, это уже глупость. Вроде все. Ладно, я пойду.
      Я взял первый попавшийся пакет, покидал туда книжки, потом призадумался и снял с вешалки легкий плащ - серый и длинный. "Чтобы не шокировать народ вросшей в тело майкой и джинсами" - подумал я и накинул его. Ни холода ни жары я конечно уже не чувствовал. Затем я чмокнул маму в щеку и поспешно убежал. Выйдя из подъезда я понял что забыл - надо было взять с собой какие-нибудь часы. Интересно, куда делись те, что сняли с трупа? У меня ведь были дорогие, с калькулятором, наверняка теперь пропадут. Надо было в больнице их потребовать - всегда так, что надо - никогда вовремя не соображаю. Но возвращаться сейчас домой конечно было ни к чему. Плохо дело без часов. Хотя... Я порылся в кармане плаща - так и есть, там оставались деньги. Я пересчитал - было ровно сорок семь рублей. Войдя в переход метро, я остановился у ларька со всякой электронной мелочевкой. Наручных часов не было, зато продавался будильник за сорок пять рублей и простенькие автомобильные часы, которые налепляются на стекло. Это было как раз то, что нужно - будильников у нас и так дома достаточно, а вот такие автомобильные часы к нашему "жигуленку" отец давно хотел купить, да все руки не доходили. Я купил часы, вставил батарейки и спустился в метро. Поезда очевидно долго не было, а время - самый час пик. На платформе толпился народ. Я вежливо протолкался к краю и заглянул сначала назад - не идет ли поезд, а затем вперед, поглядеть на оранжевое табло над тоннелем - надо выставить часы, сколько сейчас времени? Ага, десять тридцать одна. Тоннель, освещенный уходящими вдаль вереницами огней, нехорошо будоражил свежие воспоминания и было трудно отвести от него взгляд.
      - Эй, парень, чего, жить надоело? - заорал кто-то над моим ухом.
      Я обернулся. Передо мной маячил приземистый мужик с красным лицом. Кажется он был навеселе.
      - Жить, говорю, надоело? - заорал он снова. - Щас туда свалишься, поезд подъедет и хана тебе.
      Я мысленно порадовался что надел плащ и мой новый вид не так бросается в глаза.
      - Поезда уже восемь минут нет, поезда уже восемь минут нет. - затрещали в ответ какие-то женщины сбоку.
      - Вот я и говорю, - продолжил мужик, - Щас туда навернешься и башкой об красный рельс - шварк! А там пять тысяч вольт. Понял? Я в депо работал три года, понял? На красный рельс даже смотреть - плохая примета. Вон он, красный рельс идет, вон он... - мужик подошел к краю и стал мне показывать куда-то вниз.
      Безусловно, он был сильно под градусом. Женщины вокруг заволновались.
      - Ну вы сами-то туда не свалитесь. - сказал я.
      - Ты, бля, кому тут указываешь? - повернулся мужик. - Ты чо мне тут, указчик, сука? Я три года в депо работал, я тебя сейчас самого туда скину как щенка, чтоб ты сдох!
      Это мне уже не понравилось. Тетки вокруг притихли.
      - Мужик, ты за слова ответишь? - медленно произнес я.
      - Чего-о-о ты сказал? - взвился мужик, взмахнул рукой и покачнулся, чуть не улетев с платформы.
      Он попытался схватить меня за плечо, но я шагнул назад и его рука сжала пустой воздух.
      - Иди сюда, от края подальше. - сказал я и отошел еще на несколько шагов.
      Мужик, насупившись, двинулся за мной. Пассажиры вокруг расступались. Я отошел на приличное расстояние и остановился. Мужик шел на меня, морда его светилась как буква "М" над станцией метро, и намерения были самые серьезные.
      - Мужик, тебе чего надо? Угомонись.
      - С-сука, я тебе в отцы гожусь. - произнес мужик и попытался снова меня ухватить.
      - Угомонись, я сказал! Будет плохо.
      Мужик зарычал, размахнулся и попытался двинуть мне в ухо, но что может сделать пьяный мужик против парня, который до самой смерти занимался айкидо?
      - Мужик, я повторяю последний раз, не зли меня - у меня и без тебя неприятностей хватает. Сейчас ты получишь в рыло.
      - Щенок! - завопил мужик и бросился на меня.
      Пакет с книжками немного мешал, но я без труда отвел его кулак и легонько ткнул открытой ладонью в лицо чтобы он остановился - ну действительно, не бить же его кулаком? С размаху напоровшись на ладонь, мужик действительно остановился и даже отлетел назад, потерял равновесие и сел на каменный пол станции. Из носа его тут же полилась кровь - видно у него что-то было с сосудами. Кровь лилась и заливала его лицо и рубашку.
      - Убили! - зарыдал в голос мужик.
      - Убили! - вторили ему тетки, они уже успели собраться вокруг нас плотным кольцом.
      Поезда все не было. Внезапно появился милиционер.
      - Этот? - он указал на меня.
      - Этот! - хором ответили тетки.
      Появился второй милиционер. Первый начал заламывать мне руки и наконец защелкнул на них наручники. Мужик притих, поднялся и попытался скрыться в толпе. Но милиционеры остановили и его. Взяв двух теток как свидетелей, милиционеры повели нас в конец платформы, в отделение. Тетки сгрудились у стола, а нас с мужиком запихали в обезьянник, причем мужик сразу испуганно отполз от меня в дальний угол, хотя наручников с меня так и не сняли. Кровь из его носа уже не лилась.
      Тетки стали сбивчиво объяснять что произошло. Одна из них, более старшая, присутствовала с самого начала, но рассказывала почему-то что пьяный мужик пытался столкнуть мальчика на рельсы, а мальчик от него спасался, убегая. Вторая видно подошла к концу происшествия, и рассказывала теперь, что парень избивал мужика. Меня она почему-то называла исключительно "рэкетиром". Милиционеры так ничего и не поняли, зато к ним заходили все новые коллеги, а один даже, опытным глазом глянув на обезьянник, объявил с порога: "Ого, утро, а уже пьяного задержали. А этого парня за что? Вор?"
      Наконец из обезьянника выволокли мужика и брезгливо обыскали, стараясь не испачкаться в крови. В его карманах нашли очки, семь рублей денег и видеокассету "Немецкие танки". Вот это последнее как раз очень не понравилось милиционерам.
      - Танками интересуетесь, сволочь? - спрашивали они его, почему-то на "вы" - наверно так полагалось по инструкции.
      Затем мужика отправили обратно и вывели меня.
      - Что это у тебя с руками? - спросил милиционер, снимая наручники.
      - А что такое? - внутренне торжествуя, осведомился я.
      - Холодные как резиновые - протез что ли?
      - Да нет, я просто умер сегодня утром.
      - Нежилец. - сочувственно ахнули милиционеры и две тетки-свидетельницы. - А что же с тобой случилось, парень?
      - Авария. Умер сегодня в больнице, вот ехал прощаться с однокурсниками...
      - Так что же ты сразу не сказал! - нестройным хором произнесли милиционеры, - У тебя и так времени мало, а мы тебя задерживаем!
      - Братушка, прости меня, козла! - засипел мужик из обезьянника.
      - Можно идти? - спросил я.
      - Конечно, иди, извини что так получилось. - сказали вразнобой трое милиционеров, а четвертый добавил, - Стой, погоди, дай руку, я еще раз гляну.
      - Да ладно, Леха, что и так не видно, что нежилец? - возмутились милиционеры.
      - А кто его знает, может прикидывается. Проверить полагается. - ответил Леха, рассматривая мою ладонь. - Вроде нежилец. Фамилия-то твоя как? Паспорта нету?
      - Леха, какой паспорт у нежильца? - возмутились остальные. - Не гневи Бога, помрешь - тебя так гонять будут. Иди, иди, парень. - кивнули они мне.
      - Ладно, иди. Сумку свою не забудь. - кивнул Леха и погрозил кулаком в сторону обезьянника, - А ты, мразь, нам за паренька ответишь!
      - Ну вы его все-таки не очень... - неопределенно сказал я, было жалко мужика.
      - Разберемся! - грозно заявили милиционеры.
      Я вышел из отделения. Народу уже не было, видно поезд все-таки тут появлялся. Пока я устанавливал часы, пришел следующий, и я поехал в институт.

* * *

      В институте как раз был большой перерыв, наши ушли обедать. Я решил не появляться в буфете, а поднялся в пустую аудиторию, где после перерыва начнутся занятия, и сидел там, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Все-таки я еще наверно не успел до конца осознать случившееся. Но даже сейчас родные стены института вызывали необыкновенную торжественную грусть. Когда бываешь тут каждый день - все обыденно и привычно. Но сейчас, когда жизнь остановилась, я испытывал совершенно другие чувства - каждая мелочь имела значение, каждая деталь была крайне важна и безумно самобытна. Хотелось впитать в себя навсегда каждую трещинку в штукатурке на потолке, каждую надпись на столах, и даже глупый узор линолеума под ногами. Как живые, перед моим внутренним взором, прошли вереницы лекций, которые я прогулял за три года, и мне было не то, чтобы стыдно, но просто жалко, что эти лекции, казавшиеся такими скучными и принудительными, прошли мимо меня.
      В коридоре раздались голоса, и вошли Ольга, Коляныч и Аганизян.
      - Здоров, Аркад! - завопил Аганизян, - Ты чего опять вторник первую пару гуляешь? Косач снова перекличку делал. Тут такой прикол был, мы так ржали - прикинь, сидим мы все, а Косач опаздывает, но дверь открыта, и Ольга вдруг вслух так громко произносит... - Аганизян вдруг осекся, - Аркад, ты чего такой... Чего такой бледный-то?
      - Артем, я вчера разбился на машине. - произнес я в наступившей тишине, и сам почувствовал, что от жалости к себе на глаза наворачиваются слезы.
      Ольга с ужасом охнула и села на стул. Коляныч на миг прикрыл глаза и лицо его вытянулось.
      - Аркад, как же... Как же ты... Мы... - Колянычу явно не хватало слов.
      - Да все нормально, ребята, я пришел проститься... - тихо произнес я.
      Ольга заплакала, достала из сумочки кружевной платочек и трогательно прижала к носику.
      - Я просто не знаю что сказать. - сказал Аганизян и потупился.
      Воцарилась пауза. Вошли, переговариваясь, Аленка, Игорек, Шуршик и Глеб.
      - Что вы сидите такие упадочные? Контрольная будет что-ли? - провозгласил Глеб.
      - Аркашка... - всхлипнула Ольга, указав в мою сторону платочком.
      Коляныч и Аганизян молчали, потупившись. Глеб глянул на меня и сразу отвел взгляд - он понял.
      - Когда? - спросил он бесцветным голосом.
      - Вчера на кольцевой, на машине разбился. Везли компьютеры по работе, врезались. - ответил я.
      - Аркадий... - Глеб сделал паузу. Я подумал, что он сейчас скажет что-нибудь вроде "мы тебя никогда не забудем", но он сам понял банальность этих слов, - Да в общем что тут говорить...
      Снова воцарилась тишина. Аленка всхлипнула и осторожно вышла обратно в коридор.
      Тут вошла Антонина Макаровна, положила свой неизменный саквояж на преподавательский стол и оглядела всех поверх очков.
      - Готовы? Рассаживайтесь, сейчас начнем. - она неуклюже, по-утиному, развернулась на одном месте, оглядела доску и произнесла скрипуче, - Галкин, сходи за мелом на вахту, а то от безделья совсем засохнешь и пылью покроешься. Если ты думаешь, что я буду принимать лабораторные в последний день перед экзаменом, то ты очень ошибаешься. Кстати это же относится к Кольцову и Альтшифтеру.
      Я с готовностью поднялся и вышел. Когда я возвращался с мелом, то услышал приглушенные голоса, но когда вошел в аудиторию все смолкло и снова наступила тишина. Уже все были в сборе. Я положил мел на стол и вернулся к себе за дальнюю парту.
      - Аркадий. - торжественно произнесла Антонина Макаровна и голос ее лучился теплотой, - Я хочу сказать, Аркадий, что я всегда знала - ты способный и талантливый студент, ты мог бы стать прекрасным инженером, и сегодня я хочу сказать только одно - мы все скорбим потому что...
      - Не надо, Антонина Макаровна, - вежливо перебил я ее, - я вас прошу, не надо слов.
      - Да, ты прав, - сказала Антонина Макаровна, - ты всегда был умным мальчиком и скромным, действительно слова здесь излишни. Когда у тебя похороны?
      - В понедельник.
      - Уже в этот?
      - Ну да.
      Антонина Макаровна снова шумно вздохнула и замолчала. Выдержала паузу и затем произнесла:
      - Да, как это ни печально, но нам надо работать. Прости, Аркадий.
      - Антонина Макаровна, можно я посижу последний раз?
      - Здесь, с нами? - удивилась Антонина Макаровна. - Зачем тебе теперь, Аркадий?
      - Ну я хочу последний раз посидеть на вашей лекции.
      - Я польщена. - сказала она, - Конечно, Аркадий, конечно посиди.
      Лекция началась. Через минуту я уже понял, что оставаться здесь было нельзя - прав был похоронный агент. Лекции почти не получилось, все сидели как на иголках, конечно никто ничего не записывал. С задней парты, как с последнего ряда амфитеатра, мне было видно все. Ольга постоянно плакала и иногда выбегала в коридор сморкаться, Игорьку, как мне показалось, очень хотелось воткнуть в уши наушники плеера - пару раз его рука машинально дергалась под партой к сумке, но он не мог этого сделать в моем присутствии. Шуршик обычно читал книгу, но сегодня он тоже не мог этого сделать, и только ежился, все боясь оглянуться назад на меня. Я досидел до перерыва, попрощался и ушел. В коридоре меня нагнал Глеб.
      - Аркад, мы всей группой собираемся у меня послезавтра, в субботу, приезжай.
      - У тебя? Подожди, у тебя же день рождения в марте? - удивился я. - Ты же всегда говорил что ты рыба по гороскопу?
      - Да при чем тут? Ты не понял - мы решили собраться чтобы проститься с тобой. Не как сегодня, по-настоящему. Я думаю у меня собраться удобнее всего.
      - Да, у меня там с мамой плохо...
      - Ну понятно. Так что приходи, адрес помнишь, в три. Юльку свою бери. Ну я еще тебе позвоню - ты сейчас дома... остановился?
      - Дома. Спасибо, Глеб, спасибо вам всем. До субботы!
      Глеб хлопнул меня по плечу и, развернувшись, убежал. А я пошел в библиотеку - надо было сдать книжки.

* * *

      Юлька работала секретаршей в "Витязе". Это была хорошо поставленная частная фирма, занимающаяся квартирным сводничеством. Целый день Юлька сидела на телефоне и договаривалась о встрече хозяев квартир с будущими жильцами-квартиросъемщиками, а также занималась прочей канцелярской ерундой. Познакомились мы с Юлькой совершенно случайно на лесной стоянке в байдарочном походе, где случайно встретились две наших группы. Казалось, что это было так давно, чуть ли не в прошлой жизни. Знает она или еще нет? Я вошел в здание и поднялся на второй этаж. Здесь, прямо за дверью "Витязя" находился стол Юльки, но сейчас ее не было. Я заходил сюда за Юлькой бессчетное число раз, и меня тут знали.
      - А, Аркадий! - забасил администратор Григорий, - Юлию караулишь? Сейчас она придет.
      - Угу, я подожду.
      Я сел в юлькино крутящееся кресло. С Григорием мне никогда особо разговаривать не хотелось, а уж сейчас тем более. Бывают такие люди, которых стоит только увидеть, и сразу чувствуешь, что это совершенно чуждый человек и никогда он не станет твоим другом. Григорий жил в совершенно ином мире - это был мир отутюженных пиджаков, ведомостей, клиентов и карьерного роста. На пиджаке Григория неизменно висела табличка "Григорий Котов, фирма "Витязь ", АДМИНИСТРАТОР". Меня он в душе презирал, считая что жизнь моя идет совершенно бездарна, ведь только полный дурак в наше время учится в институте и таскается с байдарками по Карелии, вместо того, чтобы делать карьеру в солидной фирме, а летом ехать в солидный отпуск. У меня тоже были свои причины презирать Григория: я абсолютно не понимал за что он так себя любит - человек без образования, ничего толком не умеющий, занимает крохотную должность администратора. Мальчика на побегушках, нечто среднее между курьером и секретарем. И эта позорная табличка на груди, которой он так гордится... Так собаки с гордостью носят хозяйский ошейник. Впрочем может я не любил Григория еще и из-за того, что он постоянно пытался ухаживать за Юлькой, впрочем вполне безуспешно. Юлька рассказывала мне каждый раз о его новых уловках - то он предлагал ей билеты на гастрольных знаменитостей, то приглашал в кабачок поужинать. Мы с ним общались всегда корректно и вежливо.
      - Аркашка! - обрадовалась Юлька, войдя в комнату, и кинулась ко мне в обьятья, чмокнув в губы. - Чего ты такой холодный?
      Я вздохнул и чуть отстранился.
      - Юльк, давай-ка выйдем, мне тебе надо сказать что-то важное.
      Не дожидаясь ответа я вышел сам, а Юлька вышла следом. Спиной я чувствовал недоуменный взгляд Григория. Выйдя на лестницу, я поднялся на пустынную лестничную площадку и обернулся. Юлька поднялась за мной и нерешительно остановилась.
      - Аркаш, что-то случилось?
      Я мысленно вздохнул и закрыл глаза. Сейчас мне хотелось только одного - уйти отсюда, убежать, исчезнуть, провалиться сквозь землю - только бы не участвовать в разговоре, который должен сейчас состояться. Она еще ничего не знала.
      Но как только я закрыл глаза, свет не потух и я не увидел привычных сумрачных пятен на веках. Напротив, мне показалось, что я не закрыл их, а только теперь открыл, но открыл уже в другом мире - словно промахнулись пальцем мимо кнопки на пульте телевизора, и вместо того, чтобы выключиться, телевизор переключился на другой канал. Звуки пропали, появился лишь неясный и неповторимый гул, напоминающий то ли шум в ушах, то ли гулкое падение воды на кафель в гигантской душевой. Я снова оказался висящим все в том же жутком кольчатом коридоре, а вдали маячил свет. Тело исчезло, и опять появилось это странное чувство, что меня нет. Меня нет, но я смотрю на стенки коридора. Стенки коридора ползут вокруг меня, но меня нет. Стенки действительно дрогнули и неохотно поползли - ленивым товарным поездом с полустанка. Свет вдали начал приближаться - сначала медленно, затем все быстрее. Я рванулся и открыл глаза - меня окружала спокойная розовая побелка лестничной площадки, а прямо передо мной было встревоженное лицо Юльки.
      - Аркашка, что с тобой? Тебе плохо?
      - Мне-то нет. - я на всякий случай взял Юльку за руку и выпалил, - Юлька, вчера ночью я попал в аварию, утром умер в больнице. Не приходя в сознание. - добавил я зачем-то.
      Юлька подняла на меня круглые глаза. Ее рот приоткрылся, а голова чуть дернулась в сторону в немом отрицании.
      - Но... - голос ее сорвался.
      Я очень правильно сделал, что держал ее за руку - она могла бы упасть. Следующие полчаса я помню смутно - Юлька висела у меня на груди и плакала. Слезы текли по ее щекам, размывая косметику, и не останавливаясь падали на мой плащ. Я что-то говорил, утешал, но все было без толку. Наконец я понял, что говорить с ней нельзя - как и с матерью. Юлька, всхлипывая, цеплялась за плащ, но я осторожно отцепил по очереди все ее пальчики и отстранился.
      - Извини, я пойду.
      - Не уходи!
      Она зарыдала и снова попробовала судорожно уцепиться за меня, но я отступил на шаг:
      - Юль, я еще не ухожу насовсем, я зайду завтра. Хорошо? А в субботу мы поедем в гости к Глебу - там наша группа собирается.
      И, не дожидаясь ответа, я побежал по лестнице, привычно прыгая через две ступеньки.
      Остановился я только на бульваре, через два квартала от "Витязя" и огляделся - шел проливной дождь, как я этого до сих пор не заметил? Дождь заливал бульвар, жил своей жизнью, шуршал в ветках и чавкал в лужах. Я сел на скамейку под старым весенним каштаном. Голые, только начинающие зеленеть, ветки от дождя не укрывали, струи текли по лицу и текли по плащу, смывая юлькины слезы. И мне казалось, что все вокруг плачет - и каштан и бульвар и небо. И вокруг становилось все чище, и воздух свежел - такую свежесть я ощущал в далеком детстве, после того, как доводилось вволю поплакать. "Дождь - хорошая примета." - вспомнилось вдруг. Дождевые слезы текли по ресницам, и я закрыл глаза, и тут же отпрянул, открыв их вновь - там, по ту сторону глаз, не было меня, а жутко и объемно висел вокруг гулкий сиреневый коридор. Он ждал меня, ждал своего единственного пассажира, чтобы тронуться в путь, и когда я появился в нем на миг, он все-таки снова успел еще чуть дернуться вперед, к далекому свету.
      Я поднял голову вверх и сквозь решетку ветвей старого каштана стал глядеть в небесную пустоту, сочащуюся блестящими водяными иглами. Пора было на работу.

* * *

      Лосев сидел почему-то на моем месте за нашим старым компьютером, перед ним громоздилась железяка модуля, опутанная проводами. Я тихо кашлянул и поздоровался.
      - А, явился, не запылился. - отозвался Лосев.
      - Где Михалыч? - сразу спросил я.
      Ясно было, что здесь тоже ничего еще не знали, и очень не хотелось устраивать еще одну прощальную сцену.
      - Дождь что ли? - Лосев кивнул на мой плащ.
      - Угу. Так где Михалыч?
      - Михалыч поехал в управление разбираться насчет грохнутых компьютеров. На них ни страховки не было, ни акта, ничего. Теперь фиг мы получим еще компьютеры в ближайшие десять лет. - Лосев со злостью посмотрел на меня, и его лысина блеснула.
      - Но я-то тут не виноват наверно? - опешил я.
      - А никто не говорит, что ты виноват. Никто не виноват. Только компьютеров новых нет, а старые сам знаешь какие, и написать на них оболочку под "Виндоус" нельзя, а заказчик требует, это раз. - Лосев выставил вперед ладонь и загнул большой палец, - Программист модуля помер, это два. - его указательный палец нацелился на меня, но Лосев тут же его загнул. - Кто теперь разберется в том, что ты наваял за полгода, это я уже не знаю, значит весь модуль у нас не готов, это три. - Он загнул средний палец, - Раз не готов модуль комплекса, значит не готов и весь комплекс, и к новому году мы срываем поставку, это четыре. - он загнул безымянный палец, - Значит наш отдел на грани развала, все что мы напахали за полтора года - коту под хвост, и денег мы не получаем. Девять человек работали полтора года на этот проект, а теперь все, э-э-э... - Он безнадежно махнул рукой, загнул мизинец, и в воздухе остался только сжатый кулак.
      - Дмитрий Павлович, но почему я должен это выслушивать? - возмутился я.
      - А кто должен выслушивать? Здесь больше никого нет, это я остался тебя ждать. - Лосев помотал головой, словно обводя лысиной комнату. - Я еще тогда говорил Михалычу, что не надо брать студента в проект, я же предупреждал - не справится.
      - Лосев! - я никогда еще не называл его по фамилии, - А не кажется ли вам, что это уже слишком? Я вкладывал все силы и время в этот модуль, зимнюю сессию чуть не завалил. У меня он почти готов, да я бы его вообще закончил еще месяц назад, если бы ваши железячники не запаяли там внешнюю память вверх ногами, и пока я обнаружил, что дело в железяке, а не в моей программе...
      - А ты не ори! - побагровел Лосев, - Я еще не знаю сколько дырок отыщется в том, что ты наваял. Ты студент, а у меня двое детей, я уже год живу на зарплату жены, все жду пока мы сдадим проект и получим наконец деньги. И пашу я целые дни, а не являюсь как ты через день к вечеру!
      - Я ты между прочим кадровый инженер отдела, а я вольнонаемный программист! - я разозлился не на шутку. - И кстати хамить не надо, я уже сегодня одному кадру по ухе съездил.
      - А ты мне не угрожай! - Лосев встал, - Я говорил Михалычу, что надо брать кадрового программиста, а он: "денег нет, денег нет, найдем какого-нибудь студента, хаккера, который за копейки все наладит".
      - Вот так и сказал Михалыч? - я опешил.
      - А ты как думал? - заорал Лосев мне в лицо. - Тебе за всю работу Михалыч сколько обещал? Шестьсот, правильно?
      - Четыреста...
      - А вот так даже? В смете правда стоит шестьсот, но не важно. А знаешь сколько стоит такая работа у профессионального программиста микрокристаллок? В три раза больше!
      - Да врешь ты все!
      - Да ты просто дурак еще маленький. И упорный как ишак!
      - Сядь угомонись. Нечего на меня орать. - Я легонько ткнул его в грудь, и он грузно повалился обратно на стул.
      - А ты руки не распускай, я сейчас вызову милиц... - Лосев осекся, понимая неуместность угрозы. - Ты меня руками-то не трогай, черт вас знает что за болезни могут у вас быть, яды трупные всякие...
      Он брезгливо оглядел свой пиджак в том месте, где я ткнул его рукой.
      - Скотина ты Лосев. - сказал я. - Я умер сегодня, а ты так разговариваешь.
      - Да хоть трижды умер! - опять вскинулся Лосев, - Эка невидаль-то! Нашел, понимаешь, заслугу! Не ты первый, не ты последний в этом мире. Все рождаются и помирают. Ты же не гордишься что ты родился на свет? И нечего бахвалиться, что помер. Каждый когда-нибудь да помрет. Я тоже лет через десять-сорок преставлюсь, а может и раньше от такой жизни, ну и что теперь, требовать чтобы мне все кланялись и честь отдавали?
      - Да пошел ты, Лосев, к черту. С таким уродом разговаривать - только настроение портить.
      - Ах, настроение у нас испортилось! - протяжным тонким голосом откликнулся Лосев. - Батюшки светы! Какие мы гордые, мы нынче ходим по миру аки тень отца Гамлета, и все нас встречают чаем, да пирогом, да слезою светлою! А мы значит такие возвышенные и дум блаженных полны! Ходим, повышаем себе настроение. А тут такой-сякой Лосев пристал со своими делами суетными и портит нам наше настроение!
      - Знаешь, я хоть человеком помер, а ты помрешь свиньей. - я повернулся к двери.
      - Э, куда направился? - встревожился Лосев.
      - А что такое? Ты уже милицию для меня вызвал?
      - А вот эту херню, которую ты тут наваял, ты значит нам так и бросишь, да? - Лосев ткнул пальцем в монитор.
      - Нет, знаешь ли, я сегодня сюда работать пришел!
      - Хорошо устроился! А кто теперь в этой ерунде разберется?
      - Да уж не ты наверно, ты и в своей-то не очень разбираешься, а микрокристаллку за всю жизнь только на моем столе и видел.
      Мне показалось что его лысина на миг вспыхнула как лампа аварийной сигнализации, но тут же погасла.
      - Значит, Аркадий, ты вот сейчас напоследок сядешь и по всей своей программе на каждой строчке напишешь комментарии - что у тебя где делается. Чтобы после тебя человек мог сесть и разобраться.
      - Да? А еще чего мне надо сделать напоследок в отделе? Может пол помыть или занавески постирать?
      - Аркадий, сядь и пиши. Потому что ты должен был это делать в процессе работы - чтобы программу можно было читать. Неужели ты не понимаешь, что из-за тебя теперь горит весь отдел?
      - А ты не боишься что на клавиатуре останется трупный яд или там болезнь какая-нибудь, нет, не боишься?
      - Ничего, я ее после тебя спиртиком протру.
      - Вот это не видел? - я показал Лосеву кукиш.
      - Ничего, и на тебя управа найдется. - зашипел Лосев, - Думаешь можно людям подлости делать?
      - Все, Лосев, прощай. С ублюдками я разговаривать не желаю.
      Я шагнул к двери, но вдруг раздался протяжный звонок. Я повернул щеколду - за дверью стоял Михалыч. В одной руке у него был неизменный рыжий портфель, в другой - ключи от "Москвича".
      - Аркадий. - он взмахнул портфелем и неловко, по-стариковски, обнял меня. - Как же ты так, Аркадий? Это я во всем виноват, послал тебя за этими компьютерами...
      - Ну что вы, Михаил Германович, при чем тут вы?
      - Я, я во всем виноват! Не ценили мы тебя, Аркаша, ты же золотой человек!
      Михалыч еще раз вздохнул и выпустил меня из объятий. Взмахнул своим потрепанным портфелем и прошел в свой кабинет, приглашая меня за собой. Я пошел за ним.
      - Я сейчас чайку поставлю. - он засуетился возле старого электрочайника.
      - Спасибо, Михаил Германович, я теперь не пью чая.
      - Ах, ну да, ну да. Я никак не могу поверить в это...
      - Как там компьютеры?
      - А, - Михалыч махнул рукой, - В кашу.
      - Я вас очень подвел?
      Михалыч вскинул на меня изумленные близорукие глаза.
      - Ты о чем?
      - О незаконченной программе.
      - Аркашенька, ну как ты можешь такое говорить?
      - Это не я, это Лосев говорит.
      Михалыч нахмурился.
      - Этого старого дурака я до сих пор не выгнал только потому что ему идти некуда, пропадет. Мы с ним проработали двадцать лет, а он как был дураком, так и остался. Он тебе тут наговорил что ли всякого?
      - Не без этого...
      - Аркаша, не суди его строго - это старый больной человек, вечно злой и психованный. А тут еще такое стряслось... Он и мне бывало такого наговорит, что... Не знаю что он там тебе сказал, но я прошу прощения за него.
      - Да ладно, чего уж там теперь. А как быть с моей программой?
      - Ох, и не говори. Надо нанимать программиста.
      - Да, это ведь таких денег стоит, тысячи полторы... - я вопросительно глянул на Михалыча.
      - Угу. - Михалыч кивнул, - Это тебе тоже Лосев сказал? Все верно, денег-то у нас и нету. Вся надежда на тебя была. Может конечно Лосев разберется, но куда ему. А программа у тебя сложная, профессиональная, без комментариев... - Михалыч выжидательно глянул на меня.
      - Ну в принципе... В принципе я могу расставить комментарии.
      - Ой ну что ты, Аркаша, у меня бы и предложить тебе такое язык не повернулся! Но ты просто золотой человек что согласился нам помочь напоследок, спасибо тебе огромное! А то совсем пропадем.
      - Да пожалуйста, мне не трудно.
      - Ох какие люди уходят, какие золотые люди. - по лицу Михалыча покатилась слеза. - Во все времена у всех народов золотые люди... первыми уходят... А тебе много осталось писать по модулю? Ты же вроде почти все закончил.
      - Ну там кое-что по протоколам обмена поправить, да свести воедино.
      - А долго это?
      - В принципе дня четыре если плотно сесть и ничего больше не обнаружится по железу. Я планировал закончить недели через две, не торопясь - ну да я же вам говорил.
      - Да торопиться-то уж куда? Все равно остальные блоки будут только к зиме готовы. Ну я думаю Лосев за тебя справится, девять месяцев осталось, родит... Хотя такой он у нас идиот, что сомневаюсь я.
      - Ну за девять-то месяцев? Там же почти все готово.
      - Ох, Лосев... А тебе действительно четыре дня осталось? - Михалыч быстро взглянул на меня.
      - Ну не знаю. А что, дописать?
      - Что ты! Кощунство какое! Разве бы я посмел тебе такое предлагать! - Михалыч замахал руками. - Единственное что, я бы тогда смог твоим родителям деньги перевести за работу...
      - А так что, они ничего не получат? - я как-то совершенно об этом не задумывался.
      - Ну а как же они получат-то? По какой ведомости? Мы же с тобой даже трудовой договор не составляли.
      - Действительно не составляли! - я опешил. - А как же я у вас полгода пахал без трудового договора?
      - Ох, мое упущение. Виноват я, Аркашенька. Да и ты не напоминал.
      - Я думал вы там сами... Думал у вас там есть что-то такое на меня... Записано...
      - Да откуда же? И поэтому деньги за модуль никак я не смогу перечислить.
      - А если я сейчас подпишу договор?
      - Слыханное ли дело подписывать посмертно? Да и работу ведь ты не закончил, правильно?
      - Хорошо, а если я ее закончу, то как тогда?
      - А тогда элементарно. - Михалыч оживился, - Мы оформляем договор на твою мать... на мать твою... на маму Галкина. И ей выплачиваем четыреста.
      - Шестьсот, как в смете.
      Михалыч густо покраснел.
      - Ну Лосев! Да конечно, мы же тебя решили премировать... - он совсем потупился.
      - И давно решили? - я внимательно глянул в глаза Михалычу.
      Михалыч снова покраснел и отвел взгляд.
      - Аркашенька, не надо так зло, не надо... Много ли я нажился на чужом труде? - он кивнул на свой потрепанный допотопный портфель, лежащий на столе.
      - То есть вы себе на новый портфель отложили из сметы?
      - Аркадий, значит так. - Михалыч решительно уперся обеими пухлыми ручками в столешницу, - Если ты закончишь эту работу, я выдаю твоим родителям четыреста, а нет, значит нет.
      - Значит нет. Кого-то учит жизнь, а меня учит смерть. - я повернулся к двери.
      - Хорошо пятьсот!
      - Раньше надо было думать.
      - Ну за шестьсот я найду троих программистов, ты думаешь один такой умный студент нашелся?
      - Найдите, Михаил Германович, найдите.
      - Хорошо, по ведомости.
      - Нет.
      - Твоим родителям помешают шестьсот? Да они сейчас на твои похороны больше потратят. Подумай о родителях, Аркаша, они ведь теперь одни остались!
      Я помолчал.
      - Хорошо, я добью этот модуль. Только чтобы Лосева духу не было в отделе - дайте ему отгул на неделю.
      - Спасибо тебе, Аркаша, ты золотой человек. Отдел будет вообще пуст, мы все возьмем отгул чтобы тебе не мешать.
      - И скажите вахтерам института, что я здесь буду оставаться на ночь - пусть не гоняют как обычно в десять.
      - Ну нежильцов вахтеры и не гоняют. Золотой человек!

* * *

      Весь день и всю ночь я просидел за компьютером. Я боялся, что мне захочется спать, глаза будут закрываться сами собой, и снова появится сиреневый коридор, но спать совершенно не хотелось. Вечером когда НИИ опустело, я звонил домой - мама по-прежнему рыдала в трубку, звонил Юльке - подошла ее сестра и сказала, что Юлька в жутком состоянии, наглоталась снотворного и легла спать.
      За окном поднимался рассвет, розовое марево плыло из-за крыш домов. Наступали вторые сутки. Приходил Михалыч, цокал языком, говорил что-то насчет золотого человека. Ушел чтобы не мешать. Работалось легко. Ближе к вечеру я позвонил в офис Юльке, но Григорий сказал, что ее нет на работе. Тон у него был странный - одновременно вежливый, печальный и самодовольный. Звонил домой Юльке, но дома никто не брал трубку.
      На вторую ночь пришла старушка-вахтерша. Сначала она подняла крик о нарушении режима, затем узнала что я нежилец, посочувствовала, обещала поставить свечку в церкви. Она долго кляла Михалыча за то, что он заставляет человека работать дни и ночи даже после смерти. Чтобы меня утешить, начала рассказывать истории о сталинских годах, когда многие продолжали работать посмертно. Мы с ней посидели, долго и душевно поговорили. Она пересказывала мне содержание старого забытого фильма "Девять дней и один год" про двух ученых-ядерщиков, погибших на испытаниях. Один из них проработал после смерти еще девять дней, а второй - еще целый год, и даже сделал какое-то открытие, которое посмертно назвали его именем.
      Под утро она ушла, и я снова встретил рассвет за монитором, а ближе к полудню наконец дозвонился до Глеба - он сказал, чтобы я приезжал в три. Я позвонил Юльке. Трубку взяла она сама.
      - Аркашенька... - сказала она бесцветным голосом, - Ты прости, но... но я не смогу с тобой пойти. Я этого не вынесу, я... - она всхлипнула, - Я буду плакать и... я не могу больше! - она зарыдала.
      - Ладно, Юль, я тебе завтра позвоню.
      Вместо ответа Юлька разрыдалась еще громче, и я повесил трубку.

* * *

      За дверью Глеба раздавались деловитые голоса, но обычного смеха не звучало. Я ткнул пальцем в кнопку звонка, и голоса сразу смолкли, словно эта кнопка отключала звук в квартире. Дверь открылась.
      - Здравствуй, Аркадий. - серьезно поприветствовал Глеб, - Проходи, ботинки можно не снимать.
      - У меня не снимаются. - сказал я, и тут же пожалел об этом, увидев как Глеб прикусил губу.
      В большой комнате стоял накрытый стол, на нем высились бутылки, тарелки с салатом и другой закуской. За столом чинно сидели почти все наши - молча и смущенно. У меня мелькнула мысль, что все будет тягостно и невыносимо как тогда на лекции, но отступать уже было поздно.
      Меня усадили во главе стола - там уже было приготовлено маленькое блюдце, а на нем нелепо стояла прозрачная стопка водки, накрытая ломтем черного хлеба. Употребить это я конечно не мог, но так полагалось.
      - Друзья. - Глеб поднял рюмку, - Я хочу выпить за Аркадия. Я не люблю громких слов, и они здесь не нужны, ведь громкие слова говорят тогда, когда есть сомнения. Но ни у кого из нас нет сомнений, что наш Аркад был не просто хорошим человеком - он был... у меня нет слов. Мне кажется, что каждый из нас потерял частицу себя. Аркадий, знай - где бы мы ни были, что бы ни случилось, мы всегда будем тебя помнить!
      Все чокнулись и выпили. Некоторое время за столом висела тишина, только позвякивали вилки, размазывая по тарелкам салат, да еще раз тихо всплакнула Ольга. Тосты шли по кругу. Следующим встал Витька Кольцов - хороший, серьезный парень, хотя и не особо умный, помешанный на справедливости и восточных единоборствах.
      - Второй тост обычно пьют за родителей... - Витька замолчал, подбирая слово, - ушедшего. Я не видел родителей Аркадия. Но я знаю, что это замечательные люди, и я представляю как им сейчас тяжело. За них!
      Рюмки снова сдвинулись. Третий тост выпало произносить мне. Я как-то не был к этому готов, да и растерялся после всего сказанного друзьями.
      - Ребята. Я поднимаю этот бокал, закрытый хлебом, за друзей, за вас. Мне больно видеть, что я невольно принес вам такое горе. И я хочу выпить за дружбу - пока в мире есть дружба, жизнь продолжается!
      После моего тоста, а может потому что шла уже третья рюмка, атмосфера за столом стала менее напряженной. Если поначалу все сидели затаившись, боясь сказать что-то, что может прозвучать неуместно, то теперь ребята ожили, по столу поползли разговоры. Семен достал свой неизменный фотоаппарат и сделал несколько снимков. Артур предложил выпить за сессию, и все его поддержали. Аленка и Ольга насели на Игорька чтобы он взял гитару и спел. Постепенно все разбрелись по квартире и я тоже вышел из-за стола, чтобы не оставаться одному.
      В одной комнате пел Игорек, вокруг него сидели Аленка, Семен и еще кто-то. На кухне Руслан с горящими глазами что-то доказывал Лариске, а Лариска хихикала. На балконе курили, облокотившись на перила, слышались полупьяные голоса и смех - там кажется рассказывали анекдоты. В туалете кого-то тошнило.
      В коридоре меня поймал Шуршик.
      - О, з-здорово, Аркад.
      - Привет, Шуршик.
      - С-слушай, что-то я тебя х-хотел спросить...
      - Что?
      - Это... - Шуршик потупился, - С-слушай, ты ведь к-курсовую по с-сопромату уже сделал? У нас же в понедельник Косач будет принимать?
      - Опомнись, Шуршик, у меня в понедельник похороны.
      - Вот, и я про то же. У тебя с-случайно не второй вариант?
      - Откуда ты знаешь?
      - У меня как раз второй, а их всего два. С-слушай... если бы это... Ведь она т-тебе больше не нужна, ведь правда? Н-не мог бы ты ее... Ну в общем... - Шуршик совсем смутился и замолк.
      - Отдать тебе мою курсовую?
      - Вот было бы з-здорово!
      - Ну и идеи у тебя возникают спьяну! Хорошо. Как нам пересечься?
      - Я т-тебе вчера д-домой з-звонил, чтобы ты сюда принес... И это... Не было тебя... Ну давай я подъеду куда-нибудь... Как тебе удобнее...
      - Ну давай в понедельник после похорон я заеду в институт.
      - Аркад, а вот можно... завтра? Я бы тогда в п-понедельник сдал Косачу...
      - Ну хорошо, завтра. - я вздохнул, мне не хотелось появляться дома до похорон.
      Мы договорились встретиться в метро, и Шуршик отвалил. В гостиной запели нестройными голосами "Ой, мороз, мороз", и тут же раздался дурашливый вопль подвыпившего Баранова, перекрывший хор: "Ой, понос, понос, не понось меня-а-а-а!" Кто-то заржал, послышался возмущенный вопль Ольги, и Баранова выпихнули в коридор.
      - А, Аркад! - обрадовался Баранов, увидев меня. - У меня к тебе дело на сто рублей. Ты же у нас ботаник, да?
      - В смысле? - спросил я ледяным тоном.
      - Ну ты это... Курсовую по сопромату как?
      - Я ее уже Шуршику обещал.
      - Блин, какая сволочь Шуршик! - возмутился Баранов совершенно искренне. - Все, накрылась медным тазиком сдача в понедельник!
      - А о чем ты раньше думал?
      - Ты ботаник, тебе не понять. Стоп. А что у тебя еще осталось?
      - Могу тебе свою зачетку отдать.
      - Да на хер она мне нужна! Чего ты такой злой и жадный? Конспекты есть по матанализу?
      - Есть. Кроме одной лекции, когда меня Макаровна выгнала.
      - Ура, живем! Забито! С тебя конспекты!
      - Хорошо, у нас завтра стрелка в метро с Шуршиком, подваливай.
      - Завтра я не могу! - огорчился Баранов, - Завтра у меня это... Личная жизнь намечается.
      - Значит через Шуршика передам.
      - Ага! - возмутился Баранов, - Он себе захапает!
      - Ну это вы там с ним сами разбирайтесь.
      - Ладно, разберемся. Спасибо тебе, ты меня выручил! - Баранов хлопнул меня по плечу и оглянулся, - Так, я забыл, где здесь сортир?
      Он ушел. Из комнаты выполз Серега, лицо его было красным, он держался за стенку.
      - А, блин, Аркадий! - произнес он заплетающимся языком. - Стой, послуш... Ик! Послуш... Вот скажи, вот я тебе друг?
      - Друг.
      - Прально! Пойдем выпьем.
      - Я не пью.
      - Ты охренел? Тебе завтра в гроб, а ты не пьешь?
      - Не в гроб, а в мир иной. Я не пью.
      - Ты меня обижаешь! - насупился Сергей. - Я тебе друг?
      - Друг.
      Сергей обнял меня за плечи, навалившись.
      - А вот Лебедев - с-сука. Он про тебя знаш-ш-што говорил когда ты к нам на Новый год не приехал?
      - Серега, прекрати.
      - Ты-ы-ы... - Сергей помахал пальцем перед мои лицом, - Ты мне рот не затыкай, понял? Я тебе друг - ик! - каких поискать мало! Тебе завтра в гроб ложиться, а ты мне, живому, рот затыкаешь. Не дело это, понял? Пойдем с тобой выпьем!
      - Я не пью.
      - А я хочу! Имею право выпить с трупом друга!
      - Я не пью. И я не труп, трупы в морге лежат - иди туда и пей.
      - Ты дурак! - обозлился Сергей, - Тебе же там, в гробу, никто больше не нальет. Ик! Там ты таких друзей не увидишь!
      - Ага, в гробу я видал таких друзей. - пробормотал я в сторону, но Серега все-таки услышал.
      - Вот так да? Вот все с тобой понятно. Вот ты и прояснился весь, блин! - казалось Сергей обрадовался. - Вот ты такой всегда и был. Эгоист! Инди... идиви... видуалист... инди... инди... иди в задницу короче, козел рогатый!
      Я решил, что на сегодня с меня хватит, отпихнул его и вышел из квартиры Глеба, тихо прикрыв дверь.

      Дома были отец с матерью, они что-то готовили для предстоящих поминок. Мать постоянно плакала, отец выглядел подавленным, но держался. Я было вызвался помочь им что-нибудь нарезать или там повертеть мясорубку, но они отказались, и я пошел в комнату слушать музыку. Вечером мы тихо, по-семейному посидели за столом, только мать все время плакала и причитала. Но все еще было ничего, пока я не рассказал по Михалыча и историю с модулем. Отец возмутился и стал ругать меня что я такой лопух - по его мнению, я должен был плюнуть Михалычу в морду и уйти, хлопнув дверью, пусть сам доделывает модуль.
      - Сынок, это что же, ты для нас будешь еще после смерти работать? - возмутилась мама, - И не вздумай!
      - Модуль я доделаю. - сказал я угрюмо.
      - Ни в коем случае! - заорал отец, - Я тебе запрещаю!
      - Как мы себя будем чувствовать с этими деньгами? - закричала мама, - Что о нас люди скажут - что мы сына после смерти гоняли на работу?
      - Модуль я закончу. - повторил я.
      - Я не буду ничего подписывать! - закричала мама.
      - Значит деньги возьмет себе Михалыч, только и всего. - я пожал плечами.
      - Нет, подожди, а как так получилось, что ты сразу не заключил договор? - вмешался отец. - Я и не предполагал что у меня сын такой идиот!
      - Ты меня еще учить будешь? - спросил я.
      - И буду! - отец стукнул кулаком по столу.
      - Себастьян, ну пожалуйста, прекрати. - вмешалась мама. - Аркадий, успокойся.
      - Да чего вы меня все учите да затыкаете? - возмутился я.
      - А ты не родителей не ори! - строго сказал отец.
      - Да идите вы все! - я решительно встал из-за стола, повалив за собой табуретку.
      - Аркаша, ты куда? - мать кинулась за мной. - Себастьян, что ты наделал! Зачем ты с ним так?
      - Да пусть идет куда хочет!
      - Аркадий, если ты сейчас посмеешь уйти в три ночи... я сейчас... я не знаю что сделаю! - мать преградила мне дорогу.
      И я остался. Но разговаривать с ними уже не хотелось, я просто ушел в свою комнату и больше не выходил.

* * *

      Воскресенье я провел дома. К кухне меня так и не подпустили, сказав, что нежильцу неприлично трудиться по дому. Я валялся на диване с книжкой, слушал музыку, съездил на стрелку в метро. Шуршик опоздал на двадцать минут и долго извинялся. Я передал ему пакет с курсовиком и конспектами, а потом мы еще долго стояли, трепались о разной всячине.
      Наступило утро понедельника. На похороны пришло человек двадцать, в основном это были наши родственники. Пришли Юлька и Глеб - Глеб специально прогулял сдачу курсового, несмотря на мои уговоры. Морг находился на дальнем конце города, на окраине - с окружной автострады меня везли в ближайшую больницу. Двери морга были обшарпаны и у входа толпились еще две процессии. Наконец подошла наша очередь и меланхоличный студент-медик в зеленом фартуке, мой ровесник, провел нас в грязноватый траурный зал, где на металлическом столе лежал гроб. Мне хотелось заглянуть внутрь и посмотреть на себя, но гроб был закрыт - очевидно то, что осталось от тела, для просмотра совершенно не годилось.
      Мы погрузили гроб в автобус и поехали на кладбище. Ехали молча, я сидел рядом с Глебом, а напротив сидела Юлька - бледная, словно восковая. На кладбище началась возня, оформление, меня отправили с квитанцией в какую-то сторожку за именной дощечкой, дощечка оказалась еще не готова и мы крепко поругались с местным мужиком. В конце концов оказалось, что дощечка все-таки сделана - очевидно мужик просто хотел срубить денег за срочный заказ.
      Кладбище было многолюдным. В очереди стояло несколько процессий, все они были одинаковы - плачущие родственники, хмурые друзья и сослуживцы и печальные нежильцы, переминающиеся с ноги на ногу - я уже без труда научился выделять нежильцов из толпы, было в них что-то неуловимо схожее. Я прикинул что очередь минут на сорок, не меньше, сказал нашим, что отойду ненадолго и пошел по аллее к старой части кладбища, стоять в очереди было очень тягостно. Я думал что Глеб и Юлька пойдут со мной, но они остались у гроба.
      Постепенно чистые, свежие могилы сменялись покосившимися крестами и растрескавшимися плитами, заросшими мхом, аллея кончилась и вдаль разбегались бесчисленные дорожки, густой сеткой оплетавшие покосившиеся ржавые оградки. Читая забытые, полустертые имена, я углублялся все дальше и наконец остановился перед большим гранитным монументом. Сделан он был на совесть, но становилось ясно, что за ним давно не следят. Из громадной глыбы мрамора смотрел объемно выбитый танк анфас, сверху был здоровый овал с полузатертой фотографией, где молодой подтянутый военный в танковом шлеме смотрел вдаль, чуть улыбаясь, а снизу виднелись большие буквы, выбитые так глубоко, что время не затянуло их ни мхом ни пылью: "Николай Филозов, дважды Герой Советского Союза."
      - Много лет никто сюда не ходит. - раздался у меня за спиной голос, и я от неожиданности вздрогнул и обернулся.
      Передо мной стоял небритый мужичок в пыльном заношенном ватнике, но глаза его как-то необычно светились.
      - Вы сторож? - спросил я.
      - Нет, - хрипло рассмеялся мужичок, - я здесь живу.
      - Бомж? - спросил я и смутился.
      - Бомж. - кивнул мужичок радостно.
      - А не холодно ли на кладбище? - я хотел сказать что-то участливое, но прозвучало это глупо.
      - А мне без разницы, я нежилец. - сказал мужичок.
      - Простите, я не заметил. Я в общем тоже.
      - Да я вижу.
      - А вы... давно?
      - Семь лет уже.
      - Вот это да! А я думал нежильцы столько не живут.
      - А кто мешает? Я тут себе тихонько пристроился, живу помаленьку. Есть тут один, так он вообще пятнадцать лет... Тут нас несколько бомжей, человек семь.
      - И все нежильцы?
      - Да вообще почти все бомжи нежильцы. Разве живой человек станет так жить? Это только нежилец, у которого духу не хватает наверх шагнуть... - мужичок грустно вздохнул. Ну кто устроится - тот еще может жить как нормальный. Много сейчас таких ходит, у меня уже глаз наметанный, идешь по улице - каждый десятый нежилец.
      - Не может быть!
      - Может. Скоро поймешь, научишься различать. А сам-то давно? - мужичок неопределенно кивнул куда-то вверх.
      - Несколько дней.
      - И долго собираешься оставаться?
      - Не знаю. Не хочется пока. Слушайте, а что там... - я тоже кивнул головой наверх, - после смерти?
      - Хе! Поди узнай, расскажешь нам. Оттуда еще никто не возвращался. Закрывают глаза, уходят - и с концами. Или того, бац - и на небесах.
      - Это как? - удивился я.
      - Молча. Геройски.
      - В смысле?
      - Ну вон. - мужичок кивнул на танк, объемно едущий на нас из гранита.
      - Николай Филозов? А что он?
      - Ну читай внизу, не видишь что ли?
      - Николай Филозов, дважды Герой Советского Союза. Ну и что? - я вопросительно глядел на мужичка.
      - Ох и молодежь пошла! Тебя в школе не учили, что звание Героя Советского Союза дается только один раз?
      - Да, вроде припоминаю...
      - Ну? Смекаешь? - нетерпеливо сказал мужичок.
      - То есть второй раз - посмертно?
      - А то ж! Он еще полгода воевал нежильцом, только уже в пехоте, а потом обвязал себя гранатами и под фашистский танк бросился. Душу мигом и разметало.
      - Да-а-а... А откуда вы все это знаете?
      - Да здесь раньше висела доска, там все и было сказано. А потом ее кто-то отвинтил. Ну знаешь, бронза - ценный металл, а тут она здоровая такая... Наверно в рай попал.
      - А те, кто сами уходят, те в ад что ли?
      - Это уж как сложится.
      Я все смотрел на молодое лицо, годами тускневшее на старой кладбищенской керамике. Было в этом лице что-то такое... Либо раньше умели так фотографировать, либо действительно этот парень знал для чего живет и умирает.
      - Да.... - сказал я наконец, - геройски жил, геройски умер.
      - Камикадзе. - сказал мужичок.
      - Что?
      - Нежилец-воин. В переводе с японского "ками" - означает дух, нежилец, а "кадза" - воин.
      - Вы знаете японский?
      - Хе... - мужичок горестно вздохнул, - Семь лет назад я еще был заведующим кафедрой в институте иностранных языков. Это я теперь все уже позабыл пока с бомжами здесь околачивался...
      Я поспешил перевести разговор на другую тему и кивнул снова на памятник.
      - Я бы так наверно не смог...
      - В смысле? С гранатами под танк? А чего мешает?
      - Ну не знаю... Как-то...
      - Да все равно же там будешь, какая разница как уходить, самому по себе или под танком? Конец-то один для всех. Но под танком - героем, сам по себе - человеком, а если будешь шляться - то под забором, бомжом помрешь, парень...
      Последние слова прозвучали зло, и мне показалось, что это упрек. Я обиделся.
      - А чего сразу я? Что вы сами не уходите?
      - Я... - Мужичок вздохнул. Затем виновато огляделся вокруг, словно в последний раз. - Да пожалуй ты прав, хватит, засиделся. Все духу не было, трусил. Теперь наверно смогу. Просто решиться... Если не сейчас, то... Все, сейчас. Прощай, спасибо тебе. Может свидимся.
      - Э, э! Стой, я пошутил! - я дернулся к нему, но было поздно - мужичок решительно закрыл глаза и на всякий случай еще прижал их ладонями.
      Он стоял и медленно вплавлялся в теплый майский воздух, растворяясь. Через несколько секунд остался только его контур, словно выгнутый в пространстве из тонкой стальной проволоки, затем исчез и он, и на землю упал пустой пыльный ватник.
      - Аркадий, вот ты где! - из-за оградки выскочил Глеб, - Ты с ума сошел, тебя там все ищут! Мы уже две процессии вне очереди пропустили! Где ты шляешься?
      Я молча указал ему на ватник. В горле стоял комок.
      - Чего это такое? - Глеб с подозрением уставился на ватник.
      - Только что здесь был нежилец, бывший профессор. Только что он ушел.
      Глеб понял что я говорю совершенно серьезно, секунду помолчал, переминаясь с ноги на ногу, но затем все-таки решительно дернул меня за рукав.
      - Пошли быстрее! Тебе сейчас родичи такую взбучку выдадут!
      - Пусть попробуют.
      - Пошли, пошли.
      Мы вернулись в новую часть кладбища. Никакой взбучки не было, хотя все на меня смотрели с укором, лишь мать сказала звенящим шепотом что я позорю семью, а отец сквозь зубы произнес, что дома со мной еще поговорит.
      Похороны прошли быстро, местные молодчики энергично закидали яму землей, и родственники стали собираться к нам домой на поминки. Глеб уехал в институт - он теперь все-таки решил попытаться успеть к сдаче курсовой. Юлька отозвала меня в сторону. Глаза ее был темными от набухших слез.
      - Аркашенька, прощай... - она нежно обняла меня.
      - Ну я еще пару дней здесь... - сказал я неуверенно.
      - Прощай, мы больше не увидимся. Я тебя всегда буду помнить. - она заплакала.
      - Но мы можем еще увидеться завтра... - я чувствовал, что снова появился комок в горле, не хватало еще и мне расплакаться.
      - Мне тяжело, Аркашенька. - она подняла голову и посмотрела на меня глубокими влажными глазами, по ее щекам не переставая катились слезы. - Мне очень тяжело. Надо прощаться, это только пытка и тебе и мне. Я не могу... Если бы ты знал как мне... Я не могу... - она снова упала мне на грудь и лишь тихо вздрагивала в беззвучном плаче.
      - Прощай, Юлька. Прощай, мой воробышек. - я прижал ее к себе как прижимал когда-то.
      Мы стояли неподвижно еще несколько минут, и родственники, ожидавшие в отдалении, стали искоса на нас поглядывать. Наконец мы разжали обьятья, Юлька повернулась и быстро зашагала к чугунным воротам кладбища.
      Я вернулся к родственникам, мы сели в автобус и выехали с кладбища. Из окошка я увидел Юльку - она шла по обочине с белым платком в руке.

* * *

      Из приличия я немного посидел с родственниками, но вскоре тихо ушел и поехал на работу. Программа как назло все еще не хотела оживать - то одно не ладилось, то другое. Вечером я позвонил родителям и сказал что остаюсь на ночь. Просидел всю ночь и весь следующий день. Вечером второго дня позвонил на работу отец, требовал чтобы я немедленно приехал домой. Я сказал, что доделаю работу и тогда вернусь. Завтра. Но завтра не получилось, и я просидел безвылазно еще три дня. Наконец все было готово, я звякнул Михалычу и сказал, что можно приезжать. Затем дозвонился матери и попросил приехать с паспортом чтобы оформить договор на нее. Тут у нас произошел большой скандал - мама кричала что я негодяй, что я вгоняю ее и отца в гроб, что я позор семьи. Сначала я говорил вежливо, что-то объяснял, доказывал, приводил аргументы, но она оставалась непреклонной, никуда ехать не собиралась и требовала чтобы я немедленно бросил все и явился домой для разговора. Тогда я позвонил отцу на работу и теперь мы поругались еще и с отцом. Наконец я сказал, что сегодня зайду домой и швырнул трубку. Вошел Михалыч с бланком.
      - Аркаша, как имя-отчество у твоей матери?
      - Не надо пока записывать, она отказывается в этом участвовать.
      - На отца писать?
      - И на отца не надо. Может на Юльку?
      - На кого?
      - Это я так, про себя. Сейчас звякну. - я снова потянул к себе телефон и набрал юлькин номер.
      В трубке раздался хохот какой-то дамы, затем деловито:
      - Добрый день, акционерное общество "Витязь".
      - Юлю позовите пожалуйста.
      - Сейчас. Юлька! - опять хохот.
      Наконец я услышал голос Юльки.
      - Але?
      - Юль, привет, это опять Аркадий...
      - Привет. - она не удивилась, но ее голос сразу стал каким-то серым.
      - Слушай, тут такое дело, я закончил работу и есть за нее деньги, их надо на тебя перечислить.
      - Почему на меня?
      - Родители отказываются. Тебе они не помешают, правда? Надо просто приехать с паспортом.
      - Аркадий, я не могу. - твердо сказала Юлька и непривычное "Аркадий " резануло слух.
      - Почему?
      - Не могу и все. Не могу. - ей явно не хватало слов.
      - Ну хорошо, тогда пока? - я был растерян.
      - Прощай. - тихо сказала Юлька и первая положила трубку.
      Я некоторое время отупело держал в руке пиликающий кусок пластика, Михалыч внимательно смотрел на меня.
      - Может быть мы тебе какой-нибудь памятник поставим в пределах суммы?
      - Не надо. - сказал я зло, - Я не бросался под танк с гранатами.
      - Ну тогда может быть тебе это и не очень нужно? - осторожно сказал Михалыч и зачем-то добавил, - В такой-то момент?
      - Нет, так не пойдет. Вот что - надо перечислить в фонд мира! Или в детский дом. Детям Чернобыля, ветеранам, мало ли фондов?
      - Ты хочешь чтобы я написал в договоре "программу модуля выполнил фонд мира"? - произнес Михалыч с мягкой иронией.
      - Действительно, не получается. - огорчился я.
      - Можно оформить на меня, а я потом перечислю, но ведь ты наверно...
      - Мне не доверяешь. - закончил я фразу. - И есть тому причины.
      Я снова потянулся к аппарату и набрал номер Глеба. Долго никто не снимал трубку, наконец раздался раздраженный голос Баранова.
      - Ало? Ало?
      - Чего ты кричишь, это Аркадий.
      - Какой? - растерялся Баранов.
      - Никакой. Галкин. Где Глеб?
      - Никого нет, пятница, Глеб на даче, я тут... мы... слушай, а я думал ты уже... это...
      - Нет пока. А с кем ты там? Есть кто-нибудь из наших? - не хотелось отдавать деньги Баранову.
      - Ну ты ее не знаешь... - замялся Баранов.
      - Хорошо. - я решился, - Паспорт у тебя с собой?
      - А что? Ты не мог бы перезвонить попозже, просто я сейчас никуда не могу...
      Я кивнул неподвижно стоящему Михалычу: "пишите: Баранов".
      - Бросай все, тебе деньги нужны? Шестьсот? На халяву?
      - Да! - тут же вскинулся Баранов, - Ты мне в наследство что ли?
      - Ну типа того. Хватай паспорт, пиши адрес, тебя встретит Михаил Германович с ведомостью. Михаил Германович - запомнил? Нет, меня там не будет, я там уже насиделся выше крыши. Ну пока. И проверь там все внимательно.
      Я встал и повернулся к Михалычу.
      - Прощайте, Михаил Германович.
      - Зря ты так, Аркашенька.
      - Не зря.
      - А кто такой Баранов?
      - О, это такой Баранов, которого обмануть как меня никому не удастся.
      - Аркашенька, но так получилось...
      Михалыч стоял передо мной весь красный, низенький, взгляд в пол, как провинившийся школьник. Мне стало его жалко.
      - Поверьте, я не обижаюсь, я сам виноват. Пойду я, Михаил Германович. Если что - я сегодня вечером еще дома, телефон у вас записан.
      - Стой, а модуль мы с Барановым что ли будем тестировать?
      - С Барановым? - я усмехнулся, - Попробуйте. Но лучше с Лосевым. Модуль работает, я свое дело сделал полностью, прощайте. - и я вышел на улицу.

* * *

      - Ты позоришь нашу семью! - кричал отец, расхаживая вдоль окна по своему обыкновению.
      - Интересно чем?
      - Почему ты еще здесь? Что о нас скажут соседи, что мы сына эксплуатируем после смерти как Сталин заключенных на Беломорканале?
      - Я прощаюсь с миром, имею право.
      - Похороны были почти неделю назад!
      - Это мое личное дело и никого не касается.
      - Касается! Ты мой сын, и я хочу чтобы мой сын умер человеком а не блудил нежильцом по свету!
      - Имею право прощаться столько, столько хочу.
      - А по-моему ты вообще не собираешься уходить, так? - отец прищурился.
      Терпение мое лопнуло.
      - А ты наверно всю жизнь мечтал о моей смерти, так? Никак не дождешься!
      - Не смей со мной разговаривать в таком тоне! - закричал отец.
      В комнату вошла мать.
      - Себастьян, я тебя прошу, мы же договаривались без этих криков! У нас же такая слышимость! Соседи уже все знают!
      - Разговаривай сама! - бросил отец и вышел из комнаты.
      - Сынок, пойми... - мама говорила медленно, выбирая слова поточнее, - пойми отца. Он не хочет тебе зла, он просто пытается объяснить что так принято. Мы ведь живем в обществе. Есть нормы, правила, традиции. Почему ты делаешь все не как у людей? На похоронах куда-то убежал...
      - Мам, мы же договорились об этом не вспоминать. Об этом мы ругались вчера весь вечер, сегодня утро.
      - Хорошо, я не об этом. Скажи, ты действительно не хочешь уходить?
      - А вы все так хотите чтобы я скорее ушел?
      - Ничего ты не понимаешь... - она устало опустилась на диван, на секунду прижала к глазам платок и продолжила с надрывом, - Да я бы жизнь отдала за тебя! Если бы мне сейчас предложили сделать так, чтобы ты был жив, я бы... - голос ее дрогнул, она комкала в руке платок.
      - Да уйду я, уйду, никуда не денусь. Зачем же вы меня подгоняете? Через неделю меня здесь точно не будет, что вы волнуетесь?
      - Еще целую неделю? - она оторвала от глаз платок и изумленно уставилась на меня.
      - Да почему бы и нет?
      - Сынок... Ну пойми же ты - ведь ничего тут нельзя сделать, тебя не вернуть. И ты только травишь душу мне, себе, Юле...
      - Хорошо я больше не приду. Поеду за город, поброжу пару дней по лесу и уйду. Я всегда любил бродить по лесу...
      - Но почему у тебя все не как у людей? Есть ведь обычай - нежилец уходит в день поминок, ну или на следующий день. Меня соседи спрашивают, а что я им отвечу? Я не гоню тебя, и если бы была хоть надежда, хоть... - она снова заплакала.
      - Прощай. - сухо сказал я, встал, и вышел из дома.

      На улице шел дождь, я оглянулся - идти было некуда. И мне вдруг захотелось попасть туда, на бульвар, где я сидел неделю назад на лавке под каштаном. Я сел в метро и вскоре снова выходил под дождь в центре города.
      Я перешел улицу, завернул за угол и вдруг остолбенел, нос к носу столкнувшись с Юлькой. Она шла под одним зонтиком с Григорием, и тот нежно держал ее под руку. Юлька жутко смутилась.
      - Привет. - сказал я растерянно. - И тебе привет, Григорий.
      Юлька явно не знала куда деваться, да и Григорий как-то смущенно шмыгал носом. Гораздо более смущенно, чем шмыгает носом работник конторы, направляясь к метро с одной из сотрудниц.
      - Значит ты уже с Григорием погуливаешь? - спросил я.
      Юлька промолчала, и я понял что попал в точку.
      - Молодец ты, Юленька, нечего сказать. Могла бы подождать пока я уйду. И ты тоже хорош. - повернулся я к Григорию.
      - А чего ты не уходишь-то? - смущенно пробасил тот, разглядывая носки своих лакированных ботинок.
      - Да какое ваше собачье дело? - взорвался я. - Можно недельку после похорон подождать, а потом трахаться с кем попало? А, воробышек?
      - А что мне теперь, жизнь ломать? До старости в трауре ходить? - вспыхнула Юлька.
      - Да ты просто сука!
      - Да пошел ты знаешь куда? Мы с Григорием последние два месяца и так неплохо без тебя обходились...
      Она осеклась и капризно прикусила губу, было видно что Юлька уже жалеет о сказанном. На меня она старалась не смотреть. И я вдруг вспомнил все эти "сегодня я занята", "на работу за мной не заезжай", "поеду к подруге на дачу" - и понял что она сказала правду. Григорий молчал, по-прежнему уткнув взгляд в землю.
      - Ну а ты что скажешь, Гриша? - я перевел взгляд на него.
      Я ждал, что он сейчас пробасит что-нибудь в своей развязной манере, и тогда я врежу по этой наглой роже, по тупому бритому подбородку, искалечу, выбью зубы, чтоб хоть кто-то в этом мире запомнил меня надолго. Но Григорий молчал, не поднимая взгляда. Наверно ему сейчас действительно было неловко и стыдно. Я приглушил в себе злобу и сделал шаг в сторону:
      - Проходите, не толпитесь, людишки добрые. Жить вам поживать, да добра наживать. Долго и счастливо. И умереть в один день.
      Юлька и Григорий, как по команде, двинулись вперед и быстро завернули за угол.
      Я дошел до бульвара и сел на скамейку под каштаном. Листья уже распустились, и теперь в вышине покачивались белые цветочные свечки. Дождь лил не переставая - нудный и мелкий, и казалось насквозь пронизывал душу своими тупыми иголками. Неподалеку возле луже плескались двое ребятишек - они зачем-то кидали туда кирпич, вынимали и кидали снова. Этот мир был чужой, я больше не был его частью, и теперь вдруг понял это. Я уже не чувствовал за плечами груз неоконченных дел и недовыполненных обещаний. Не я должен был вставить тете Лиде стекло, и не моего паяльника ждал на антресолях наш сломанный телефон с определителем номера. Не моя сессия заваливалась, и не я клялся вернуться к маленькому карельскому озерку, чтобы пройти тот перекат на байдарке, а не на катамаране. Не я мечтал когда-нибудь побывать в Париже, это кто-то другой не успел там побывать. Этот мир был чужой, созданный для других людей, здесь не было ничего моего, и даже желание еще раз поднять голову и взглянуть в последний раз на цветущий каштан и летящие дождевые капли - это было не мое желание.
      - Смотри, кажется нежилец. - донесся до меня издалека голос одного из мальчишек. - Тикаем отсюда?
      Не на что было решаться - все было решено заранее и решено не мной. Я закрыл глаза.
      Сиреневый коридор появился сразу и заполнил все пространство вокруг. Он дернулся вперед - как бы недоверчиво поначалу, сомневаясь, надолго ли я сюда заглянул, но затем осмелел, и его стенки двинулись навстречу, все ускоряясь. И я размывался по стенкам, пропадая, и последней моей мыслью было: зря не оставил плащ дома, пропадет.
      Коридор извивался и раздавался вширь, мерцая всеми переливами света вдали, я прикипал взглядом к этому свету, несся к нему, и наконец влетел в огненное озеро, вылетел из коридора и полетел все выше и выше. Коридора больше не было, он остался внизу, я сам был этим коридором, коридором нежильцов. Сквозь меня летел в бесконечность со связкой гранат Николай Филозов, сквозь меня на далекие океанские огни Перл-Харбор падали японские самолеты, и я был пилотом-камикадзе в каждом из них. Сквозь меня летел Земной шар и Вселенная, я сам был всем этим миром, каждой его песчинкой и каждой бактерией. Я вел грузовик, а рядом со мной сидел я, и в кузове лежал я в виде двух компьютеров. И навстречу мне летел я, который был КАМАЗом и его водителем. Я был землей внизу и небом наверху, я был Вселенной. И я столкнулся сам с собой. Это ведь так просто - я и есть весь этот мир. Я - Вселенная. И в том числе Аркадий Галкин. Как частный случай себя. Я открыл глаза.

* * *

      Фон был нечеткий, белый, но сумрачный. Где-то на грани углового зрения что-то маячило, размываясь. Какой-то рычаг или башня. Тела я не чувствовал, но мог открывать и закрывать глаза. Где-то за мной по-прежнему оставалось жерло сиреневого коридора, я чувствовал его, но уверенно держался наверху. Затем постепенно вокруг появилась резкость и башня оказалась всего-навсего серым штативом больничной капельницы.
      - Он приходит в себя. - сказала женщина в белом халате и склонилась надо мной.
      Я хотел что-то сказать, но не мог открыть рта. Прошло несколько минут, я чувствовал что рядом по-прежнему есть люди, и сделал еще одну попытку заговорить. На этот раз попытка удалась.
      - Где я?
      - Тише, тише! - тут же шепотом отозвалась женщина и склонилась надо мной.
      Я узнал ее - это была медсестра Светлана, которую я видел две недели назад в операционной.
      - Где я?
      - Нельзя разговаривать! Вы в больнице, вчера вечером попали в аварию, вас прооперировали, все цело, все будет хорошо. Разговаривать нельзя.
      - Вчера? В другую аварию?
      - Вам все расскажут, не надо разговаривать.
      - Но я же умер?
      - Кто вам сказал такую глупость?
      - Умер и ходил как нежилец.
      - Как кто? Куда ходил?
      - Значит у меня были эти... комические галлюцинации?
      - Комические? Смешные что ли?
      - Нет от слова "кома".
      - Ну тогда уж правильнее будет "коматозные". Хотя такого термина нет. Но не волнуйтесь, во время клинической смерти мерещится многое.
      - Клиническая смерть - это ведь смерть в клинике, так? А смерть духовного тела?
      - Вот вы поправитесь и нам расскажите. А то те, кто из комы вышел, не любят ничего рассказывать. Но пока не надо разговаривать.
      Я замолчал, осмысливая услышанное.
      - Постойте, но ведь вы были в операционной? Вас же зовут Светлана?
      - Светлана. - мельком удивилась она и, судя по голосу, куда-то обернулась. - Надюшка, спустись, сообщи родственникам, что больной уже пришел в сознание. А то с ночи сидят, ждут.
      - А что за родственники?
      - Мама пришла, девушка молодая, Юля, звонил э-э-э... Михаил Германович кажется - это ваш отец? Но мы в реанимацию никого не пустим. А когда вас через пару дней переведут в обычную палату - там уже как врач скажет.
      - Мама, Юля, Михаил Германович... - повторил я шепотом. - Знаете что?
      - Что? Передать что-то? - Светлана склонилась надо мной.
      - Передайте. Передайте им: проходите, не толпитесь, людишки добрые!
      Я закрыл глаза и расслабил невидимые мышцы души, удерживавшие меня над воронкой сиреневого коридора. И полетел вниз. Вниз, в полную темноту.
      - Так, что такое? Подожди, стой! Доктор! Доктор!! Товарищ Скворцов!!! Сюда! Больному плохо! Мы теряем его!
      Я уже не слышал - я падал все глубже и глубже, в полную темноту.

* * *

Москва, 1998
10' апреля - 28 июня